Maxim Petrovich Konchalovsky

Maxim Petrovich Konchalovsky was a Russian and Soviet doctor, close clinician, founder of the school of internal medicine clinic.

Максим Петрович Кончаловский — русский и советский врач, медик, профессор МГУ, крупный клиницист, основатель школы клиники внутренних болезней.

Венчание – Москва. Пречистенский сорок. Церковь св. Николая Чудотворца в Хамовниках https://cgamos.ru/metric-books/203/203-776/203_776_734/ к. 236

Родился в 1875 году в Одессе в семье известного российского издателя и переводчика Петра Петровича Кончаловского (старшего). Старший брат художника Петра Кончаловского.

В 1899 году окончил медицинский факультет Московского университета, где учился на кафедре В. Д. Шервинского. В 1911 году защитил докторскую диссертацию по теме «Желудочная ахилия». Работал в факультетской терапевтической клинике Московского Университета под руководством В. Д. Шервинского, А. А. Остроумова и Л. Е. Голубинина. С 1912 года приват-доцент. В 1918—28 годах профессор 2-го МГУ, декан медицинского факультета. В 1929—42 годах заведовал кафедрой факультетской терапевтической клиники сначала 1-го МГУ, а затем 1-го МОЛМИ.

В 1924–31 годах был председателем Московского терапевтического общества. Участник международных медицинских конгрессов в Мадриде и Париже, М. П. Кончаловский стал инициатором и организатором 4-го конгресса по ревматизму в Москве (1934). участником 5-го конгресса по ревматизму в Стокгольме (1936). В своих трудах разрабатывал вопросы этиологии и патогенеза болезни, высказываясь о проблемах разумной организации лечения больного, о профилактике заболеваний.

Вопросы функциональной диагностики, разработанные М. П. Кончаловским, его взгляды на лечение и профилактику внутренних болезней оказали большое влияние на представителей его школы. Особое значение придавал он установлению диагноза заболевания и выявлению индивидуальных особенностей организма.

М. П. Кончаловский обладал выдающимся педагогическим даром. Обобщив огромный педагогический опыт, в 1935—37 годах он издает трехтомник клинических лекций: первый том посвящён заболеваниям сердечно-сосудистой системы, второй — заболеваниям желудочно-кишечного тракта, почек, желез внутренней секреции, третий — заболеваниям органов дыхания, кроветворения. Под его редакцией в 1933 году издан учебник по внутренним болезням. В 1934 году за заслуги в медицине был удостоен звания Заслуженного деятеля науки.

Научные труды Максима Петровича охватывают все разделы внутренней медицины. Среди его учеников — Е. М. Тареев, В. Н. Смотров, С. А. Поспелов, С. А. Гиляревский, А. Г. Гукасян и многие другие выдающиеся советские врачи. С 1929 профессор Кончаловский жил в одном из первых в Москве кооперативных домов на Большой Молчановке д. 24. Скончался в 1942 году. Похоронен на Новодевичьем кладбище. Награжден Орденом Трудового Красного Знамени указом от 11 октября 1940 года

Общественное признание 3 октября 2012 года городская межведомственная комиссия по наименованию территориальных единиц, улиц, станций метрополитена, организаций и других объектов города Москвы решила «Присвоить Государственному бюджетному учреждению здравоохранения города Москвы „Городская клиническая больница N 63 Департамента здравоохранения города Москвы“ имя заслуженного деятеля науки РСФСР, профессора Максима Петровича Кончаловского». В феврале 2017 году городская клиническая больница № 3 в Зеленограде также получила имя Максима Кончаловского.

4 сентября 2017 года на Большой Молчановке дом 24 открыли мемориальную доску Максиму Кончаловскому.

---

Ещё когда молодые супруги жили в Петербурге, они приютили у себя бежавшую туда из Петрозаводска молодую девушку, Акилину Максимовну Копаневу. Она была дочерью заводского рабочего, из большой и бедной семьи. Ушла из семьи, с одной стороны, от бедности, а с другой стороны — из желания учиться и жить самостоятельно. Кончаловские ее приютили, помогли ей на первых порах, и с ними же она уехала в деревню.

Акилина Максимовна стала скоро близким и дорогим членом семьи. В 1876 году в феврале у Виктории Тимофеевны родился сын Петр (теперь известный художник), а 1 октября 1875 года у Акилины Максимовны родился сам я. Вот какой сложный переплет получился в семье. Удивительно, что семья не чувствовала от этого особого травматизма, и дети сохраняли нежную любовь к обеим матерям. Одну они называли «мама родная», а другую «мама милинина», происшедшую от «моя милая»

Я рос довольно робким и застенчивым мальчиком, в особен­ности по сравнению с Петей, который с детства отличался необык­новенно бойким и живым нравом. Я рано почувствовал какую-то странность и нелегальность моего положения. Это не оттого, что в семье ко мне хуже относились, наоборот, отец меня почти никогда не наказывал, я своей детской душой чувствовал, что он, несмотря на свой горячий характер, со мной как-то сдерживался и за шалости всегда больше доставалось дру­гим братьям.

В гимназии меня с Петей отдали в первый класс в 1886 году. Это была классическая 3-я гимназия, только что обновленная реакционной толстовской реформой. С первого класса преподавался латинский язык, а с третьего – греческий.

Телесных наказаний уже не было, но существовал карцер, ко­торый помещался в раздевалке и почти каждый день мы видели, ухо­дя после уроков, сидящего там у решетки окна провинившегося уче­ника. Должно быть, это наказание не исправляло, потому что чаще всего оттуда выглядывала одна и та же физиономия. Иногда приходилось видеть, как надзиратель тащил по коридору за шиворот в карцер упирающегося гимназиста.

И вот, когда мы поступили в гимназию, мой родной брат оказался Кончаловский, а я Кóпанев. Это продолжалось первые четыре года, и только в Москве вдруг мне переменили фамилию на Кончаловского. Я думаю, что следовало это сделать до гим­назии. Вероятно, это сделало из меня в первые годы моего дет­ства и юности робкого, застенчивого и нерешительного мальчика. Помню, как для меня было страшно войти в незнакомый дом, помню, как я брата Петю проводил к ушному врачу, боялся войти с ним в квартиру и имел терпение дожидаться его на улице око­ло четырёх часов.

Отвечать уроки мешала мне эта робость. Я страшно волно­вался на экзаменах и выступлениях. Это сохранилось у меня на всю жизнь, и только в последние годы я приобрел уверенность и спокойствие.

Будучи тихим, застенчивым мальчиком, я в редких случаях устраивал капризы, непонятные, доходящие до сцен, чем ставил в затруднение родителей. Отец нередко во время своих поездок любил брать с собой кого-либо из детей. Этот приём воспитания нужно считать правильным, ибо ничто так не развивает и не рас­ширяет кругозора и не оставляет неизгладимых впечатлений на всю жизнь, как путешествие и перемена места. В этом отношении отец, несмотря на постоянную нужду, много сделал для развития нас, детей.

Одно обстоятельство в харьковский период моей жизни несколь­ко травмировало мою детскую психику. Это разлука с матерью. Периодами на довольно большие сроки она уходила из дома и служила в качестве бонны у чужих людей. Вызвано это было, может быть, тя­желым материальным положением семьи, а может быть и другими пси­хологическими или интимными причинами. Я ходил её урывками наве­щать и всегда страдал, то ли от ревности к чужим детям, а больше от зависимости от этих посторонних хозяев. Её, конечно, очень эк­сплуатировали и отнимали от меня. Так она жила у Н. А. Леонидовой, там у неё на руках умерла Дадочка – дочка Н. А. и сколько она перенесла чужого горя. В Москве много лет она жила у Христиановича. Это продолжалось до тех пор, пока я не стал на собственные ноги.

В Париже, как я уже писал, жили мои сёстры и старшая – Елена, вышедшая замуж за скульптора Ясиновского, должна была родить. Отец меня и послал в Париж, чтобы я присутствовал при родах и побыл с ней первое время.

Я поехал в Париж с Зинаидой Ивановной Иловайской, и это первое моё путешествие за границу было очень приятно, всё было ново и интересно. Германию мы проехали мимо, в Берлине не остановились, о немцах впечатление было мимолётное, но не в их пользу. Поражали чистота, порядок и точность отправления поездов, но в то же время какая-то ограниченность их своего особого маленького мира. Париж меня поразил внешней красотой, огромным вкусом, а главнее, там свободно дышится. Я люблю его сыроватый воздух с особым запахом гудрона, его бульвары, улицы, цветники и народ – весёлый и живой. В любой области вы найдете там всё, что интересует и, главное, чувствуете себя вы там свободно, никому до вас нет дела, и Париж нам кажется близким, своим и дорогим городом.

Но появилось новое обстоятельство, которое тянуло меня в Россию. Ещё когда я вернулся в Москву от Рукавишникова летом 1901 года, Юрий Милиоти повёз меня в Дачное Царицыно к своим знакомым и родственникам Вышеславцевым. Мать Юрия с дочерью жили рядом на маленькой даче, а Вышеславцевы занимали большую дачу с цветником, гимнастикой и большой террасой. Семья их состояла из матери – Надежды Александровны, дочери Сони и 2 мальчиков гимназистов – Саши и Коки.

Первое моё публичное выступление было в студенческом Научном Обществе, где я сделал литературный доклад о патоге незе аппендицита. Тогда эта тема была модная и возбуждала интерес. Весной 1902 года В. Д. Шервинокий устроил мне заграничную командировку на летнее вакационное время, и я во второй раз уехал в Париж. Я прослушал курс лекций Шоффара, Шентемесса, посещал Hopital Cochin, жил у сестры, а затем на месяц уехал с cётрами в Бретань, в Роuldu, где мы купались в океане и наслаждались природой. Там я много катался на велосипеде и пил сидр.

В 1902 году мой брат Пётр женился на дочери В. И. – Ольге. И та, и другая семья не сразу приняли с радостью этот брак. Прошли годы, и В. И. Суриков стал нам родным и близким. Он всегда был бодрым и жизнерадостным, и, будучи довольно мнительным, он хорошо переносил болезни. Но к 68 годам у него определился на почве артерио-склероза органический порок сердца, с сосудистым поражением почек. Я, вместе с В. А. Воробьёвым, лечили его от последней болезни, закончившейся недостаточностью кро ‐ вообращения. В этот период он притих, настроение у него было подавленнее и сосредоточенное. Он переехал из Леонтьевского переулка в гостиницу "Дрезден" на Тверской, против генерал-губернаторского дома, где постепенно угасал.

В сентябре состоялась наша свадьба в Москве, в маленькой приютской церкви в Хамовниках, на Чудовой улице. По своему характеру меня очень волновала предстоящая церемония, тем более, что у Сони было много родных и надо было выполнить весь необхо­димый и принятый тогда порядок торжества: благословение, вен­чанье в церкви и свадебный обед. Маленькая церковка была переполнена и мне показалось, что Соня была очень эффектна в белом платье с длинным шлей­фом, когда её вёл под руку её дядя Григорий Александрович, красивый и представительный во фраке.

Первое большое волнение в семье я пережил после родов первой дочери Тани в феврале 1904 года. Беременность протека­ла у Сони нормально, рожала она дома, на родах был профессор Н. И. Побединский. Роды были очень трудные, затянулись, а, главное, после родов поднялась температура, я совершенно потерял голову.

Потерю отца я переживал не только остро, но и хронически. В дальнейшем на своем жизненном пути я всё больше и больше чув­ствовал его роль и значение для нас, и мне всегда было досадно, что я при его жизни недостаточно его ценил и понимал. При всех наших успехах, мне так хотелось, чтобы он видел плоды своих усилий.

Наша семья стала увеличиваться. У братьев пошли дети, у Пети – Наташа, а у Мити – Наташа и Ваня. А у нас начались волнения но поводу Тани, она долго не начинала говорить и мы обратили внимание на то, что она не реагирует на звуки, ей сделали операцию удаления аденоидов, но это нисколько не улучшило положения дела. Возникло подозрение, что она глухая от рождения.

Бабушка Лина возилась с Таней. Одно только обстоятельство нас угнетало – это болезнь Тани. Мы возили её в Париж и пока­зывали знаменитому отиатру Дюбе-Барбон. Он прямо нам оказал, что она глухая от рождения и что её надо специально воспиты­вать. Разумеется, на нас это произвело ужасное впечатление, и вся Сонина жизнь перестроилась. Она с необыкновенной энер­гией принялась за изучение метода преподавания речи для глу­хих и чтения ими с губ.

Вторая дочь родилась в 1908 году, через полгода после того, как мы вернулись из Аркашона. Она оказалась слышащей и здоровой. Роды были не такие тяжёлые, и все обошлось благопо­лучно.

Здесь же, в Кунцеве, прошли первые месяцы и годы моего старшего внука Вадима, и там же я остро переживал многие его болезни и недомогания. Там же, в Кунцеве, мы справляли в 1927 году нашу серебряную свадьбу. Там нас навещали дорогие родные, друзья и знакомые, с которыми я провёл так много приятных часов.

Я даже смог себе купить подержанный автомобиль, которым я владел около 2 лет, устроил даже из сарая гараж, был у меня шофёр татарин и жена Софья Петровна умела водить машину и один раз на Арбате чуть-чуть меня не угодила под трамвай. Это увлечение автомобильным спортом исходило от одного из её поклонников – доктора Нерсесова.

Приходилось несколько раз читать мне и публичные лекции. Я как-то раз, в университетской аудитории на Моховой, читал лекцию об артериосклерозе и гипертонии. Я, признаться, был смущен той грандиозной аудиторией, которая тем собралась. 2 самые большие аудитории были переполнены. В одной я читал, а в другую передавали по радио. Для большей иллюзии, я попросил в этой аудитории сесть доктора Пелевина, моего друга, фабричного врача, который последние десять лет приезжает из Павловского Посада на мои лекции. А мой ассистент, доктор Масленников, собирал и сортировал записки, на которые я должен был отвечать. Принимали меня, как Шаляпина. Многие стояли на улице и не могли протолк­нуться в зал. Я читал с увлечением, но едва ли удовлетворил слушателей, ибо они все хотели выздороветь от моей лекции в один ве­чер. Тема, сама по себе очень интересная, и я старался в более или менее популярной форме изложить современное учение об артерио­склерозе с его сложным патогонезом.

1 октября 1940 года у Нины родился второй сын и наш второй внук Максим. И на этот раз роды были трудные и продолжались 3 суток. Малыш оказался крепкий, с прекрасным аппетитом и стал быстро развиваться. После прививки оспы у него была очень тя­желая анафилактическая реакция, так что опять пошли волнения и беспокойство. Однако, малыш скоро поправился и с каждым днем становился забавнее и забавнее. Весной 1941 года мы поехали в Кунцево, там устроили Нине пристройку к дому, развели массу цветов, спокойно жили и, вдруг, неожиданно 21 июня грянула вой­на с вероломным нападением немцев. С этого момента вся жизнь пошла кувырком.

Сразу, когда в воскресенье утром Володя прибежал ко мне и сообщил, что радио оповестило мир о войне, я остро не почувст­вовал всей трагедии этого момента. Это зависело от того, что я как раз в эти дни лежал с обострением колита, и боли в животе вытесняли и ослабляли силу впечатления. Однако, очень скоро мы осознали серьёзность положения, а через месяц был на Москву пер­вый налёт. Я в Кунцеве наблюдал всю эту страшную, феерическую панораму ночного воздушного боя с прожекторами, канонадой зе­нитной артиллерии и т.д. Пришлось из Кунцева бежать, а так как в Москве продолжались налёты и бомбёжки, то Нину с детьми я отправил в Павловский Посад, где П.Ф. Пелевин нашёл им дачу и вот, всё лето мы каждую субботу ездили на воскресенье на автомобиле к ним. Там они жили спокойно. Москва принимала всё более и более сосредоточенный и суровый вид. Тяжело было возвращаться в поне­дельник и по дороге видеть произведенные за ночь после налёта разрушения. Немцы всё приближались. Положение становилось всё более грозным.

Я продолжал читать лекции, и как было трудно после бомбёжки и бессонных ночей собираться с мыслями, чтобы разбирать какого-нибудь хроника. Помню, как раз я читал утром, после того, как разбомбили квартиру моего друга художника Ульянова. Его с тру­дом вытащили из убежища и перевели в чужую квартиру. Мы пережи­ли страшные октябрьские и ноябрьские дни. 15 и 16 октября в Москве началась паника, и даже казалось, что Москва не будет защищаться. Тревоги были настолько часты, что на них уже пере­стали реагировать. Нам стали настойчиво предлагать уехать сна­чала в Уфу, потом в Куйбышев. Я с большим трудом перевёз семью из Павловского Посада в Москву, даже с большим риском, так как шоссе было загружено и, наконец, 4 декабря мы на самолёте улетели в Куйбышев.

М. Кончаловский Моя жизнь, встречи и впечатления

https://celenie.ru/konchalovsky.htm

---

Максим Петрович еще в первых классах школы твердо решил: он хочет быть врачом. Скорей всего, сыграли свою роль гены – дед Максима Петровича был морским врачом, о нём много рассказывал его отец. О том, чтобы идти, например, в модную в то время юриспруденцию не было и мысли. Конечно, практика юриста сулила хороший доход, большие деньги, в которых студент Кончаловский поначалу очень нуждался, но желание лечить людей, помогать им было сильнее.

После окончания третьего курса университета в 1897 г. Кончаловского пригласили на работу в Архангельск. Там, у местного фельдшера, он впервые приобрел практические знания в медицине. Начинал с элементарного: вскрытие флегмон, удаление зубов. Он получил и зарплату, поэтому, вернувшись в Москву к новому учебному году, чувствовал себя уверенно: в голове – первый практический опыт, в кармане – внушительная сумма денег.

М. П. Кончаловский полностью окунулся в клиническую диагностику, с удовольствием посещал лекции признанных мэтров того времени – профессоров Московского университета Владимира Петровича Филатова, Сергея Сергеевича Корсакова, Алексея Александровича Остроумова, Григория Александровича Кожевникова. В это же время начали формироваться основы будущей теории лечения М. П. Кончаловско-го, которой медики пользуются и по сей день.

А. Верткин. Максим Петрович Кончаловский: терапевт, педагог, новатор (2015)

Рациональная фармакотерапия в кардиологии 2015

https://cyberleninka.ru/article/n/maksim-petrovich-konchalovskiy-te...